Такое откровение шокировало, а еще ответило на мой главный вопрос: почему среди всех прелестниц, готовых на что угодно, Иван Гордеев выбрал меня. Им двигала не любовь и даже не симпатия, а восхищение. Я была человеком, который вдохновил Ваньку на разрыв главных отношений в его жизни.
— Ты вложил в понятие «гордиев узел» новый смысл. Достижение, — отшутилась я, не зная, что еще сказать.
Ванька расхохотался и, не став устраивать долгих прощаний, крепко поцеловал меня и ушел. В сторону метро.
Спустя время, вспоминая этот миг, я все поражалась: они терпели друг друга двадцать пять лет, и за полчаса решили, что больше не желают. Взаимное разочарование достигло точки невозврата, и от тандема Гордеевых, от которого все ждали блистательного будущего, остались одни обломки не оправдавшихся ожиданий. Может, в тот день Николай Давыдович еще и верил, что сын «приползет» обратно, но этого не произошло. И спустя год от темных волос начальника осталось одно воспоминание. Седина, при нашей первой встрече на зависть едва тронувшая виски, распространилась на всю голову, прибавив обладателю лет десять. Я не верила в такие совпадения.
Сколько помню Николая Давыдовича, он всегда был недоволен безответственностью сына и неумением принимать важные решения. Иронично, что именно тот миг, когда Ванька продемонстрировал характер, его отца это сломало. Но Николай Давыдович так и не понял, что случилось: он не признал своих заблуждений и не раскаялся.
Я никогда не узнала, что именно стало последней каплей и вынудило Ивана сказать отцу твердое «нет», но что-то было. Для взрыва нужна взрывчатка, тем более для такого, какой пошатнул «ГорЭншуранс». И все же, ко всеобщему изумлению, Иван Гордеев оказался абсолютно прав: на месте обломков прежней жизни выросло нечто куда лучшее. Из взбалмошного мальчишки без определенной цели в жизни он превратился в мужчину, которому не страшно доверить самое дорогое. Одного жаль: независимость досталась ему ценой спокойствия других людей.
Глава 10
С уходом Ваньки над «ГорЭншуранс» воцарилась звенящая, нервная тишина. То ли охранник пустил слушок, то ли кто увидел нас из окна и все понял, но новость разнеслась по этажам со скоростью инфекции, и все смолкло на насколько дней. Людям требовалось время на осмысление произошедшего: маленькое государство лишилось своего кронпринца. А народ любил его, ждал, поддерживал. Так выглядел траур. Никто всерьез не верил, что у Гордеева-младшего хватит пороха послать отца, но это случилось, причем совершенно неожиданно.
Спустя три дня молчания в отсутствии изменения ситуации, меня начали осторожно расспрашивать. До того историю из первых уст знала только Лона, а остальные ребята молча переглядывались, будто боялись, что сорвусь и впаду в истерику. Но, на самом деле, мне не казалось решение Ивана такой уж трагедией. Куда больше пугало, что он обрезал ниточку, соединявшую его с последним из живущих родственников.
Получив свою порцию сведений, Рита, Иришка и Егор в один голос посоветовали мне поговорить с Ванькой и убедить его вернуться. Действительно, в наш век сожалений об утраченных возможностях, кто же бросает блестящее будущее ради едва-едва просматриваемой цели? Да, Ваньке следовало отдать должное, он сделал то, на что решились бы единицы: променял стабильность на один лишь фантом настоящего счастья. И преуспел ведь, чертяка! В жизни бы не поверила, что так бывает. Да никто бы не поверил.
Кроме меня Ваньку поддержала одна лишь Лонка. Она вообще приняла новости очень близко к сердцу. Даже всплакнула. Больше всего ее расстроило, что Иван с Николаем Давыдовичем так ругались не один и не два раза, а постоянно. Наверное, нам всем следовало об этом догадаться раньше, но я лишь насмешливо обвиняла Ваньку в нытье. Мне и в голову не приходило, что это лишь верхушка айсберга. Обычно на публике Гордеевы вели себя весьма типично для отца и сына. Смущало только абсолютное неуважение интересов друг друга. Никто не подозревал о той ненависти, которая росла и крепла в их душах. Вы бы слышали, как горько и надорванно звучали их слова тогда, в кабинете. Вроде, подумаешь, повздорили, с кем не бывает? Мы с мамой тоже все время цапались, но в нашей семье никто не имел целью унизить, оскорбить, ударить по самому больному. На какой-то миг я даже подумала, что не смогу после этого работать на Гордеева.
Слушая советы друзей, я кивала, обещала поговорить с Ванькой, и они мне верили, потому что не обращали внимания на Лону. Она видела, что я лгу, глядя прямо в глаза. И не осуждала. Даже наоборот, будто боялась, что я поддамся, а потом кивнула каким-то своим мыслям и перевела тему на Николая Давыдовича. У нее вышло очень естественно, и все с готовностью стали жалеть бедного пострадавшего начальника, оставив нас с Ванькой в покое.
Сколько прошло с тех пор лет? Шесть? Вроде бы, шесть. Так вот уже шесть лет я по утрам занимаюсь йогой, стабильно отвечая на вопрос: как мне удается заставлять себя вставать в такую рань? Ответ прост: через адские муки. Но речь сейчас о том, откуда пошла такая традиция.
Ванька действительно поселился при спортзале Сан Саныча, и я повадилась приходить туда по утрам. Да-да, подкармливала, как сердобольная мамаша. Забавляла этим и его, и Сан Саныча, но переживала не за сытость, а за общее состояние. И искала повод чаще видеться. На то, увы, имелись причины.
Казалось, Ванька решил себя за что-то наказать. Каждое утро они с сенсеем устраивали совершенно безумные бои, от которых сердце замирало. Я приносила еду, садилась на лавочку и с затаенным ужасом ждала, что один из мужчин убьет другого. Они дрались так яростно, что смотреть было больно. Тело Ваньки покрылось синяками и царапинами, и я мазала их гелем, чтобы заживить хоть чуточку быстрее. Гордеев-младший не сопротивлялся, но и не поощрял. Он хотел страдать, он считал, что этого заслуживает. Но почему? До поры я этого не понимала.
Были у его жажды саморазрушения и другие проявления: упрямый отказ жить у меня в сравнительно нормальных условиях, практический полный игнор мобильного телефона, а еще склонность к пустому самопожертвованию. Он с готовностью хватался за любую работу. Проводил мне в квартире свет, присматривая за рабочими, отделывавшими мне ванную, убеждал Лону не сдаваться под напором Романа и Бесхребетного и не забирать заявление из полиции, натаскал мне полквартиры материалов… Помогал, помогал и помогал. И успешно уходил от разговоров.
Устав от попыток Ваньки самоубиться на ринге с помощью Сан Саныча, я, вспомнив совет сестры, приобщилась к занятиям йогов, которые проходили по утрам при том же спортзале, в пристройке с торца. Так я была, вроде, рядом, приглядывала, но не видела самое тяжелое. С тех пор, как Ванька ушел, он стал мне даже как-то ближе и роднее. То, что он сказал про меня, в некотором роде тронуло. Даже если рассчитывала на другое, это было приятно. А еще налагало на меня определенную ответственность за его благополучие.
Прошла неделя, за ней — вторая. Однажды вечером Гордеев дождался ухода Катерины и попросил меня задержаться. Не нужно было провидческого дара, чтобы догадаться, о ком пойдет речь.
— Как там мой сын? — спросил он без предисловий, казалось, невозмутимо ощипывая очередное из своих растений.
Я вдруг с горечью подумала, что о них он заботился больше, чем о Ваньке. Те находили силы благодарно тянуться вверх после всей заботы, а вот сын пробиться сквозь отцовское равнодушие не смог. Сдается мне, именно железная воля Николая Гордеева все это время не давала Ваньке задуматься о том, чего он хотел от жизни. Пришлось действовать по порядку: вычеркнуть отвлекающий фактор и только после этого двигаться дальше.
— Нормально. У него все есть. Подрабатывает в спортзале, ребят тренирует.
Несмотря ни на что, Гордеев заслуживал новостей. Не думаю, что Николай Давыдович хоть раз набирал Ванькин номер с момента разлада — не из того он теста, но даже если бы попытался, ничего бы не добился. Ванька бы попросту отбил звонок. И обоим было бы неприятно, для обоих стало бы испытанием, а я и так знала: начальник пожалеет о том, что слишком пережал. Отец ведь.